Война прошла сквозь судьбы каждой советской семьи, частью которой была и наша Молдова. Восемьдесят лет прошло со дня Великой Победы, но до сих пор о той страшной войне тяжело вспоминать, даже потомкам победителей. Но пока есть память о тех страшных годах войны, и героизме, проявленном советскими солдатами, женщинами, детьми и стариками — о многомиллионных жертвах нацизма — тогда еще есть надежда на то, что не повториться нечто подобное снова. О том, почему этот день святой праздник для каждого из нас, рассказала в своей истории наш обозреватель Ольга Дзятковская.
Для меня война и день Победы это не что-то абстрактное. Это история моей семьи. Мой дедушка, молдаванин по отцовской линии, ушел добровольцем на фронт в 44-ом, в апреле 45-ого пришло известие, что он числится пропавшим без вести. Бабушка, мама моего отца не дожила до окончания войны, она погибла, после того, как на нее сошел оползень в наших Кодрах. Так, все пятеро детей из их семьи вмиг осиротели. Детей определили в детский дом. Моему папе было около трех лет. Это все, что он знал о своих родителях.
Сколько его помню, ему не давала покоя мысль, что он даже не знает, где покоится его отец. Пытались найти хоть какую-нибудь информацию. В национальных архивах Молдовы поиски не увенчались успехом. Было много запросов и по линии разных общественных организаций. Но однажды появилась маленькая, но надежда хоть что-то выяснить.
Из данных, которые пришли из Минобороны России, на основании архивных записей полевого ленинградского госпиталя, выяснилось, что мой дед в апреле 1945 года участвовал в боях в составе 1-ого Украинского фронта, при освобождении Польши и Германии. Был ранен в живот и спустя несколько часов скончался от этого тяжелого ранения. Только вот где он был похоронен мы не смогли выяснить. Предполагали, что где-то в братской могиле на немецкой земле. Была версия, что возможно он захоронен вблизи Нюрнберга или – это в другой части Германии – вблизи города Форст, что недалеко от польской границы. Мои родители решили, что все равно нужно ехать.
Мой дед не числился в списках похороненных ни в администрации Нюрнберга, ни в городском совете Форста. Не было его в архивах местных общественных организаций, которые занимаются поисковой работой и следят за состоянием захоронений советских солдат в Германии. Но ведь есть до сих пор безымянные солдаты, останки которых захоронены на немецких воинских мемориалах.
И вот он этот волнительный момент. Обелиск в центре. На нем надпись. «Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость советской родины». Воинское кладбище в Форсте в очень хорошем состоянии, все чисто, аккуратно, цветы. По обе стороны аллеи мемориальные плиты из гранита с фамилиями погибших советских солдат. Есть и братские могилы, и безымянные. Все здесь полегли.
Мой отец молча шел вдоль аллеи, внимательно вчитывался в каждое имя, высеченное на плитах. Он и не надеялся. И вдруг перед одной из таких плит упал на колени. Я до тех пор не знала, что мой отец умеет плакать. Он теперь не сирота. «Оленька, теперь я знаю, где он лежит. Я его все-таки разыскал, моего родненького». А еще мой отец узнал об ошибке, которую сделали при зачислении его в детский дом. Записали его как Дмитриевич, а он на самом деле Арсеньевич. И впоследствии доказательства по ниточке нашлись. Мои мама и папа регулярно ездят на могилу деда – Арсения Синицару, советского воина, погибшего при освобождении Европы от фашистов. Немцы с их педантичностью долго извинялись, занесли данные моего деда в свои архивы. Он вот уже более 10 лет не безымянный. Местные власти Форста присвоили моему отцу звание почетного гражданина их города и каждый год официально приглашают принять участие в фестивале цветов. Но это уже совсем другая история.
Мой второй дед, единственный, которого я знала, в годы войны совсем еще мальчишкой, в эвакуации, остался практически единственным мужчиной в российской деревне. Он не любил рассказывать о войне, о голоде, о холоде и слезах женщин. Но однажды все-таки разоткровенничался. «Знаешь, война – это страшно. – Но тебе ведь не было страшно, ты же смелый, — приставала я к нему с расспросами. — Всем было страшно, Аленушка, но еще страшнее было за мать и сестру. Сестру я не уберег». Эту вину мой дед, по материнской линии, Анатолий Никонорович Краснов, пронес через всю свою жизнь. Говорил, я на его сестру похожа. «Вот она такая же с канапушками была, светлая такая. Только тяжело заболела в зиму, а топить нечем. Вот я в лес за хворостом пошел. Мать не пускала, говорила проклянет, если не вернусь и оставлю их. А как я мог не пойти, если сестра кровью уже кашляет».
И пошел мальчишка Толя зимой в ночь за дровами. На обратном пути как мог старался быстрее добраться до деревни, чтобы согреть сестру и мать от холода. Помню, как он вспоминал — набрал столько дров, выше головы, но все равно тащил. Падал, поднимался, и снова шел дальше. И вот уже деревня рядом, проглядывают крыши. Обернулся, а позади и по сторонам стая волков. Тогда действительно стало страшно, не от того, что задерут волки, а что обещание вернуться домой не сдержит. «Вот тогда я упал на колени и стал молиться изо всех сил. Понимаешь? Молиться, никогда меня этому мать не учила, само как-то вышло. Не знаю, сколько времени я так простоял. Но хорошо помню, как вожак стаи подошел ко мне совсем близко. Сердце замерло. Потом он на меня помочился и тоже самое сделал вся стая за ним. Они оставили мне жизнь», — рассказывал дед со слезами на глазах. С тех пор ему ничего не было страшно.
Не страшно было, когда всей деревней в отсутствие мужиков, его выбрали пацаном еще главным по хозяйству. К 15 годам он был уважаемым человеком, имел много наград за трудовые заслуги во время войны и после. Люблю, горжусь и помню, всех своих родственников, переживших ужасы страшной войны, и оставшихся настоящими людьми, у которых получилось не остудить душу.
Помните, у поэта Влада Маленко есть пронзительное стихотворение о павших. Если позволите, один фрагмент.
«Мы весной поднимаемся в полный рост,
Головами касаясь горячих звёзд.
И сражаемся снова с кромешной тьмой,
Чтобы птицы вернулись сквозь нас домой.
Чтобы солнце вставало в заветный час,
Чтоб вращалась, потомки, земля для вас.
Чтоб траву обдували ветров винты,
Чтоб из наших шинелей росли цветы.
Мы теперь — земляника на тех холмах,
Мы — косые дожди и ручьи во рвах.
Наших писем обрывки, как те скворцы.
Мы — медовые травы в следах пыльцы.
Нас, в болотах небес не один миллион.
И в кармане у каждого медальон.
Это зерна весны.
Это горя край.
Сорок пятый
настырный пасхальный май.
Вася, Паша,
Сережа, Егор, Рашид…
Средне-русский равнины пейзаж расшит
Нами в землю упавшими на бегу…
В небеса мы завернуты,
как в фольгу.
Только вот что: не плачьте теперь о нас!
Это мы поминаем вас в горький час!
Это вам разбираться, где мир, где меч!
Это вам теперь память о нас беречь!
Нам стоят обелиски, огни горят,
Пусть же каменных гладят ветра солдат.
Но важнее, ребята, на этот раз,
Чтобы не было стыдно и нам за вас.
Вам труднее, потомки, в засаде дней.
Наша битва с врагами была честней.
Мы закрасили кровью колосья ржи,
А на вас проливаются реки лжи.
Мы умели в атаке и песни петь,
Вас как рыбу теперь заманили в сеть.
И у нас на троих был один кисет,
Вам же «умники» в спины смеются вслед.
Нам в советской шинели являлся Бог,
Наши братские кладбища — как упрек.
Вас почти что отрезали от корней!
Вам труднее, наши правнуки, вам трудней!
С Днем Победы, друзья! С Днем Великой Победы, которая одна на всех!
